– Так и знал, что тебя здесь найду, – произнесла она радостно.
Ада просияла. Кингсли-трубочист!
Он выбрался из трубы и сложил пару щеток, прикрепленных к его лопаткам на манер крылышек. Затем достал пятнистый платок, утер руки и лицо и уселся сфинксу на спину рядом с Адой.
– Ну, как там Гармоническая теплица? Нарыли что-нибудь новенькое? – поинтересовался он.
– Мы взяли черенок у дерева Тумтум, – похвасталась Ада. – И он, похоже, хорошо прижился. Я думаю, ему нравится, когда мы с Эмили с ним разговариваем.
– Странно…
– Ничуть! Мы восхищаемся тем, какие у него морщинистые листья и бугристый ствол…
– Да я не про дерево! – Кингсли указал рукой на «Старого куряку». – Я вот про это.
Ада проследовала взглядом. Из скособоченной каминной трубы выбивалась струйка дыма.
– «Старый куряка» много лет как не используется, – пояснил Кинсли. – Схожу-ка я лучше проверю.
– Можно мне с тобой? – немедленно спросила Ада. – Куда ведет «Старый куряка»?
Кингсли медленно сполз со спины сфинкса, встал, на ноги и задумчиво почесал в голове.
– Если мне не изменяет память, он ведет к одной старой печке… – глаза его сузились, – в Безвинных погребах!
Кингсли скатывался по перилам так же лихо, как и Ада, если не лучше, так что в выложенном мрамором парадном зале Грянул-Гром-Холла они оказались в считанные мгновения. Пока они пробирались через целый лес статуй, загромождавших просторное помещение, Ада внимательно вглядывалась в каждую из них: а вдруг это снова замаскированный лорд Сидни? Лишь насчет трех Граций, четко выделяющихся в лунном свете, льющемся из стекол на куполе, она могла быть уверена: нет, это точно не он. Прямо за ними, на том самом месте, где Ада днем столкнулась с Мальзельо, и открывался проход к Безвинным погребам. Это была небольшая арка, за которой узкие ступени вели во тьму. Скульптурное изображение облысевшего волкодава Пиджея мрачно смотрело на Аду сверху вниз из замка – центрального камня арочного свода. Ада старалась не замечать его. Кингсли вынул свечу из настенного канделябра, поднял ее над головой, и они углубились в подвалы.
Влажные стены бликовали в свете свечи, а головами они задевали паутины, обволакивающие притолоки, как серые ковры.
Спустившись по лестнице, Ада и Кингсли остановились и огляделись. Свет свечи выхватывал из мрака каменные полки, на которых грудились пыльные винные бутылки. Они уходили вдаль ряд за рядом, отделенные одна от другой узкими проходами. Ада живо вспомнила рассказы своей подруги Сирены Шестой о лабиринте, в котором обитал Абба – депрессивный шведский минотавр[6].
Кингсли указал на один проход, из которого едва виднелся слабый лучик.
– Печка должна быть там, – прошептал он.
Ада последовала за ним вдоль рядов пыльных бутылок. На ходу она провела пальцем по одной из этикеток.
И брезгливо отряхнула палец.
Неожиданно прокатившееся по погребам эхо заставило их остановиться.
Это был низкий, жалобный, тоскливый вой невинно страдающего существа.
Вдруг из-за их спин выскочили два огромных пуделя. Один – черный, как полночь, другой – белесый, как привидение.
Визжа и взвывая, они неслись между полками, клацая когтями по каменным плитам. Юркий Кингсли мгновенно вскочил на каменную полку и втащил Аду за руку вслед за собой. Пудели пронеслись мимо них, не остановившись. Их хвосты-помпоны со свистом рассекали воздух, а вой стал еще пронзительнее. В конце помещения они резко затормозили и принялись скрести металлическую дверь, из-под которой и пробивался лучик света. Вой стал невыносимым. Ада и Кингсли не могли пошевелиться, чтобы не столкнуть вниз две огромные бутылки шампанского, между которыми они втиснулись.
– Бель, ма бель! Себастиан, мон шери! – раздался высокий вибрирующий голос мадам Панты Грюэль, и железная дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы псы могли проскользнуть внутрь. – Ваши круассаны готовы!
Дверь с лязгом закрылась.
– Это еще кто?! – ошарашенно спросил Кингсли. – И что они делают в старой котельной?
– Это мадам Панта Грюэль, пилот воздушного шара, – ответила Ада. – А пудели, вероятно, – ее. Она и еще двое поставляют разную бакалею для конкурса кондитеров. Во всяком случае, они так сказали…
Дверь снова открылась, и из нее показался Мальзельо.
– Дайте мне знать, – проскрипел он, – если вам что-то еще нужно для вашего…
Дверь захлопнулась у него прямо перед носом, не дав договорить.
– …удобства.
Мальзельо повернулся и быстро пошел к выходу, беззвучно бормоча себе под нос.
– Он определенно что-то замышляет, – сказала Ада, когда его шаги стихли. – И мне это совсем не нравится. Ах, скорей бы мой отец вернулся!
– Это точно, – подтвердил Кингсли. – Но покуда он в отъезде, Чердачный клуб должен здесь присматривать!
Они сползли с винного стеллажа, выбрались, стараясь не шуметь, из Безвинных погребов и снова очутились в парадном зале.
– Мы обсудим это завтра в Чердачном клубе, – сказала Ада, едва они миновали трех Граций. – А я тем временем попрошу Уильяма везде следовать за Мальзельо. У него это хорошо получится, его же не видно.
– Нет уж, позвольте, – заявила вдруг четвертая Грация, спрыгивая с постамента.
– Лорд Сидни! – ахнула Ада. – Как вы меня напугали!
– Прошу прощения, мисс Гот, – продолжил тот, снимая обсыпанное мукой покрывало, – но предоставьте уж Мальзельо мне. Когда ваш батюшка вернется из Озерного края, я предоставлю ему полный отчет.
Лорд Сидни извлек из кармана свернутую записочку.
– Прямо сейчас он спасается от грозы под можжевеловым кустом. Причем компанию ему составляют друзья-поэты Уильям Вотс-Вот и Альфред Теннисматч[7].
Лорд Сидни повернулся к Кингсли:
– А тебе лучше отправляться на боковую. У тебя завтра тяжелый день: тебе предстоит участвовать в возведении Большого Шпигель-Шатра. Эта работа – как раз для молодого человека с большими амбициями!
– Э-э-э… Да… Конечно… Я постараюсь… – промямлил Кингсли. – А что такое «Большой Шпигель-Шатер»?
– Увидишь, – бросил лорд Сидни, скользя по мраморному полу. При этом он на ходу строчил ответное послание на обратной стороне записки. Добравшись до входной двери, он повернулся, чтобы слегка поклониться, и исчез в ночи.
Ада пожелала Кингсли спокойной ночи и поплелась к себе наверх. Голова у нее гудела. Денек выдался богатым на события! Сначала она увидела, впервые в жизни, собственную горничную и обнаружила, что это – медведица; потом – встречала прибывших на кухню к миссис У’Бью поваров; потом – эта «Ночная бакалея» на воздушном шаре, а потом еще ей пришлось спасаться от громадных пуделей в Безвинном погребе. Что они там делали? Не нравятся ей эти бакалейщики, и пудели их не нравятся.
Мэрилебон уже положила на пятнистый диван ночную рубашку. Ада скинула платье, облачилась в нее и забралась в свою огромную кровать с балдахином о восьми столбиках.
Наконец она задула свечу. «Будет что рассказать в Чердачном клубе!» – подумала она, зевая.
Придя утром на завтрак, она обнаружила Эмили, невозмутимо попивающей чай, пока Уильям азартно учился принимать цвет своего поджаренного тоста с маслом. Подготовка к Празднику Полной Луны с этого дня пошла всерьез, и дом напоминал растревоженный улей.
Ада тоже была в приподнятом настроении, но не могла стряхнуть смутное беспокойство. Она по-прежнему переживала за Мэрилебон, а еще до ее собственного дня рождения оставалось всего лишь два дня, и о нем, скорее всего, все снова позабудут. Что, впрочем, ее скорее забавляло.
– Не балуйся с едой, Уильям, – строго сказала Эмили, ставя чайную чашку и беря в руку шоколадный эклер, которому была придана форма принца-регента.
– Сладкое – на завтрак? – удивилась Ада.
– Тут есть из чего выбрать, – ответила Эмили, указывая на якобинский буфет. – Похоже, наши повара решили потренироваться.
Ада посмотрела на буфет. Эмили была права! Буфетная полка являла собой настоящую выставку достижений кондитерского искусства.
Здесь была целая гора похожих на камешки-голыши миндальных макарунов, скрепленных между собой лимонным творожным кремом – изделие Волостранников. Рядом с ними – внушительный шоколадный бисквит, изготовленный руками Найджелины Сладстон-Лоджкин и возвышающийся над поверхностью озерка расплавленного шоколада, и огромные жгучие рогалики, дело рук Горди Бараноффа. Мэри Гекльберри выпекла полдюжины пирожных – маленьких, но безупречной формы. Но Ада не успела их как следует рассмотреть, как ее внимание оказалось поглощено монументальным сооружением, стоящим с краю. Тщательно вылепленная принцесса из поджаренной бриоши возвышалась над постаментом из воздушного омлета, от которого, как солнечные лучи, отходили сырные палочки. Небольшая визитная карточка сбоку гласила:
